|
И предпродажные просмотры мировые аукционы в России устраивают. И репортажи о русских торгах в новостях нам показывают, да не только бизнес-телевидение, но и государственные каналы. И о сенсационных ценах на русское искусство ведущие мировые издания пишут, причем уже даже без избитых аллюзий на тему русских нуворишей. Два из пятидесяти наиболее громких событий арт-рынка за 2006 год, по версии Forbes Collector, связаны с Россией (см. «“Арт-события — 2006” по версии Forbes Collector»). Виданное ли дело? Еще пару-тройку лет назад столь высокий публичный интерес к рынку искусства в нашей стране было себе трудно представить. Теперь все изменилось: покупка произведений искусства вошла в моду как красивый способ потратить деньги и престижный вариант того, как их приумножить. Между тем о входе на этот рынок задумывается далеко не каждый инвестор. Большинство предпочитает смотреть и поражаться чужим успехам со стороны. Почему? Действительно, рынок полон других, куда более простых и понятных инструментов для инвестирования: от паев до квадратных метров. Они не способны принести 300 % годовых, и с ними тоже бывает не без головной боли, но по механизму принятия решений эти инвестиции особо сложными не назовешь. Рынок же искусства в информационном плане куда менее прозрачен. Здесь не встретишь достоверных котировок и графиков, большинство сделок заключается на «внебиржевом» галерейном рынке, а помимо ценового фактора в голове, действительно, придется держать еще десятки нюансов: подлинность, период, ликвидность, конъюнктуру и др. Инвестиции в таких условиях — это серьезная интеллектуальная работа. И хотя вознаграждением за нее становятся не только деньги, но и особое удовольствие от владения произведением, надо учитывать, что решения придется часто принимать интуитивно. С другой стороны, в каких инвестициях иначе? Впрочем, оставим в стороне и удовольствия, и споры о высоком потенциале инвестиций в искусство. Эта статья адресована преимущественно тем читателям D, кто, с одной стороны, уже хорошо знаком со статистикой аукционных торгов и кому динамика в 300 % годовых не кажется случайным результатом некой отчаянной спекуляции, а с другой — не решается сделать самостоятельные шаги на этом рынке по причинам в основном психологического характера («я ведь в этом ничего не понимаю») и из-за множества мифов, традиционно окружающих любую непрозрачную систему. Самый стойкий из мифов — необходимость специального, чуть ли не искусствоведческого образования. Не меньшие опасения внушает неофитам и непробиваемая проблема «фальшаков». На самом деле среди коллекционеров и инвесторов (часто эти позиции совмещаются) практически нет профессиональных искусствоведов. Входной билет в систему серьезного инвестиционного коллекционирования сегодня дорог настолько, что доступен преимущественно лишь средним и крупным бизнесменам. Правда, без знаний предмета инвестирование, действительно, вырождается в глупую лотерею, основанную исключительно на чужих мнениях. Но знания в этом вопросе — дело исключительно самообразования. Ни в одном университете не учат разбираться в шестидесятниках или «русском зарубежье», не диктуют фамилии правильных экспертов по направлению, не учат торговаться в аукционном зале и не прививают чутье на «фальшаки». И большинство нынешних успешных коллекционеров и инвесторов еще в начале 1990-х не обладали ни навыками, ни практическими знаниями в этом бизнесе, продвигаясь, как и все, методом проб и ошибок. Думаю, не сильно ошибусь, если предположу, что именно они делали: общались с экспертами, листали альбомы, ходили на выставки, изучали цены, пытались понять, что им нравится самим, а что пользуется спросом. Но самое главное — они покупали. Это, наверное, и есть самая сильная мотивация к самообразованию. Плюс фактор, формирующий позитивную репутацию коллекционера и инвестора (с определенного момента стоящие работы начнут «искать» его сами, а с праздно интересующимся человеком такого не произойдет). Сегодня образовательный путь инвестора, наверное, короче. К его услугам подписная статистика в Интернете, более развитая информационная инфраструктура, интенсивный выставочный процесс. Да что там говорить: ежегодно в Москву сами приезжают ведущие галереи мира. Работы ценою в несколько миллионов долларов можно смотреть не с жеманным восторгом, но и с практическим интересом. Как только будущий инвестор разберется в своих чувствах, приходит черед другой проблемы — пресловутых фальшивок. Утверждение о том, что весь рынок ими завален, не соответствует действительности. Но ненастоящих вещей действительно много. Об отдельных направлениях начинающему инвестору лучше просто забыть, например о русском авангарде первой трети XX века. С этим особо ценным, но рискованным материалом могут уверенно работать только действительно закаленные люди. Другой пример — работы отдельных известных шестидесятников, причем начального ценового диапазона. Притча во языцех по количеству подделок — графика Анатолия Зверева и Владимира Яковлева. Ситуация осложняется еще и тем, что для работ начального ценового диапазона не рентабельно проводить полноценную экспертизу. Этим и пользуются злоумышленники. Среди главных коммерческих арт-событий 2006 года бюллетень Forbes Collector отметил продажу холста Пабло Пикассо «Дора Маар с кошкой» 1941 года за фантастические 95,2 миллиона долларов. Это вторая по стоимости вещь, когда- либо проданная с аукциона. Арт-рынок еще долго шушукался, соображая, кто был тот таинственный русский, который торговался в зале и перебил предложения инвестора Стива Уинна и сооснователя Microsoft Пола Аллена. А главное, в интересах кого совершалась покупка. Впрочем, имя так и не было названо. За столь эффектными покупками на Западе привыкли видеть или подозревать Романа Абрамовича, но это уже похоже на штамп. Вторая ассоциация с Россией куда более прямая. И гордиться тут тоже нечем. «Русская пастораль» 1922 года кисти Константина Сомова установила исторический рекорд цены для произведения российской живописи на отметке 5,25 миллиона долларов (при эстимейте 388,5–582,7 тысячи долларов). Запад расценил это как смещение вкусов новых русских коллекционеров от марин Айвазовского в сторону «послереволюционной (sic!) живописи». Революция, конечно, была до 1922 года, но подобное определение выстраивает целый смысловой ряд — Малевич, Татлин, Родченко etc., к которому пастораль Сомова отношения не имеет. В общем, кому рекорд, а кому недоразумение. По мнению ряда российских экспертов, работа ушла с астрономической переплатой, а по своим качественным характеристикам маленьо0я пастораль не может считаться безусловным шедевром, достойным любых денег. На рынке можно найти работы Сомова куда более высокого класса. С дорогими работами экспертиза — дело само собой разумеющееся. Заключение о подлинности потребуется не только для повышения ликвидности работы (для будущей продажи), но и для ее оценки (если потребуется использовать вещь в качестве залога). Другое дело, что институт экспертизы в нашей стране не сильно развит, да еще и скомпрометирован многочисленными скандалами с «проплаченными» заключениями. Фактически рынок сегодня принял условие о том, что экспертиза является репутационной. Другими словами, почти по каждому значимому художнику и направлению есть хотя бы один авторитетный эксперт, чье да означает снятие всех сомнений в подлинности вещи. И наоборот. Обычно профессиональный оператор рынка (галерея) помогает организовать обращение к признанному эксперту по направлению. Вообще же, обилие бумаг на разных бланках, сопровождающих произведение, не должно вводить покупателя в заблуждение. Не вдаваясь в нюансы, скажем: обычно им грош цена. Такая резкая оценка поможет вам сохранить бдительность. Значение имеют преимущественно две вещи: ваше собственное чутье и мнение эксперта. И если картина Александры Экстер пришла с Sotheby’s с бумагой о том, что это Экстер, то это вовсе не означает, что это — Экстер. Слепая вера в подлинность всего, что куплено на престижных аукционах, — это еще одно опасное заблуждение, пресловутый миф. На самом деле опытные люди без всякой экспертизы способны вычислить в аукционном каталоге три-четыре, скажем так, «неправильно атрибутированные вещи» и убедиться в своих сомнениях «живьем» на предаукционном показе. К сожалению, не исключена возможность убедиться в этом с опозданием, когда купленная работа уже прибудет в Россию. Ее возврат аукционному дому будет сопряжен со множеством тягостных формальностей. К тому же бремя расходов на сбор приемлемых доказательств поддельности вещи придется нести уже несчастному владельцу. Между тем аукционы начали в этом вопросе занимать агрессивно-оборонительную позицию. В частности, складывается практика появления в каталогах специальных отметок. Посредством этих знаков аукцион дает понять, что отмеченная вещь исследована настолько всесторонне, что оспорить ее подлинность практически невозможно. Добро, если так. Тем не менее уже были случаи, когда специалисты видели «знаки качества», отмечающие и сомнительные вещи. Мораль: не идти на покупку при появлении сомнений. Лучше сильно переплатить за настоящую вещь, чем «выгодно» купить подделку. Подлинник рано или поздно «переварит» свою цену и станет дороже, тогда как фальшивка надолго испортит настроение незадачливому владельцу. Следующий шаг предупрежденно-вооруженного инвестора — выбор направления инвестирования. Нужно сориентироваться, какие художественные направления находятся на пике инвестиционных интересов, а какие лишь начинают исследоваться рынком. Да и исходить нужно из бюджета. Четыре года назад D писал, что вести инвестиционное коллекционирование можно с любыми деньгами. Сегодня эта фраза выглядит жеманством: с относительно небольшими, но не с любыми. Времена, когда графика шестидесятников стоила 500–1 000 долларов, закончились года четыре назад. Сегодня для инвестиций в графику признанных художников желательно располагать бюджетом 5–15 тысяч долларов. Причем графику не стоит ассоциировать исключительно с карандашными рисунками размером с открытку. Гуаши шестидесятника Владимира Яковлева или нашего французского «графа абстракционизма» Андрея Ланского — это формально тоже графика, правда по силе приближающаяся, а часто превосходящая вещи, выполненные в живописной технике. С инвестиционной точки зрения при прочих равных условиях графика уступает живописи: цены на нее обычно растут менее высокими темпами. Например, если работы маслом условного художника прибавляют в год 90 %, то его графика — лишь 70 %. Но на практике для конкретного художника может получиться и прямо противоположное: в какой-то момент более доступная, а значит, повышенного спроса графика по темпам роста может обгонять живопись. С переходом на следующий уровень компетенции, к покупкам живописи, причем не только для себя и на долгие годы, коллекционеру-инвестору придется оперировать, скорее всего, совсем другими бюджетами. Приведем лишь некоторые ценовые ориентиры по конкретным направлениям. Например, цены на живопись шестидесятников сегодня на внутреннем рынке составляют условно 30–200 тысяч долларов за холст. Для отдельных первых имен бывает уже и выше. Для того чтобы рынок помнил о вас как инвестиционном коллекционере, нужно, вероятно, совершать 3–5 покупок в год. Значит ли это, что нужно тратить примерно от ста тысяч до полумиллиона в год? Может, и так, только не надо забывать, что при инвестиционном коллекционировании вещи должны не только прибывать, но и перепродаваться — часть чистых затрат со временем перейдет в оборот. Для целевых вложений в живопись художников «русского зарубежья» потребуется, наверное, тоже около 200 тысяч долларов в обороте из расчета, что произведения инвестиционного качества на этом рынке стоят от 40 тысяч долларов. Впрочем, коллекционер не дилер техники, вынужденный выбирать объемы закупок, чтобы не лишиться статуса. Его никто не подгоняет. Работы инвестиционного уровня можно приобретать не для активного бизнеса, а в качестве долгосрочных персональных вложений — по одной-две вещи в год. При существующей конъюнктуре и предложении не нужно феноменального везения, чтобы спустя год или полгода после покупки вещь начала прибавлять в цене по 50–70 % в год.
Опубликовано: 27 марта 2010
Просмотров: 4157
Автор: Владимир Богданов
|
|